|
... и веки немного слипаются - такой приглушенный свет. Ночник мягко кладет его на обшитые вагонкой стены, на потускневшие натюрморты, на комод и двуспальную кровать, на кресло в котором я сижу и на меня. Бежевые занавески с цветочным узором слегка прикрывают окно, за которым проплывает бледная блюдолицая луна, играя в прядки со мной, прячась за высокими облаками. Ее свет струится вяло сквозь стекло, ложится на пол, на теплый ковер и засыпает.
Показать полностью..
Ложится с тех самых пор. И в воздухе томно парят воспоминания, образы. Дом наполнен людьми, обстановка немного другая. У окна стояла швейная машинка. В углу располагался круглый деревянный стол с двумя стульями, что было совершенно неудобно. Длинный сервант во всю стену, наполненный сервизами, фотографиями родителей родителей. Там же лежала сигара - подарок, которому еще не пришло свое время. У противоположной стены - секретер. Я с самого детства не мог понять назначения всего того, что хранилось в нем. Куча каких-то бумаг и документов, кому-то принадлежащих. Конспекты, предыдущего поколения, канцелярия, набор перьев и чернил. Когда-то, моя бабушка часами сидела здесь и выглядела очень занятой и серьезной, настолько интересной, что мне хотелось поскорее стать взрослым, чтобы начать разбираться в этих делах и так же, подолгу сидеть над всеми этими тетрадями и бумагами, менять ручки и, иногда, писать пером. Рядом с секретером диван с потрепанной обшивкой, толстые серые нити которой торчат на углах подлокотников, что покрыты лакированными деревянными накладками. Следом, видимо из того же набора, стоит раскладное кресло, в котором сижу я. Я качаю сына на коленях, мимо проходит жена, ее волосы убраны, она в чем-то домашнем, мне не вспомнить, куда и зачем она идет, мама сидит за швейной машинкой - новые чулочки для ребенка. Он смеется и балаболит, и взвизгивает от сильного толчка. Погремушка в его руках трещит. Мы ждем гостей. Сегодня день рождения сына, ему год.
Пока мы ждем гостей, давайте вспомним вечер поздней осени, я мы отмечаем мой давно прошедший день рождения с будущей женой. Дома больше никого нет. Это была только пятая наша встреча. Она позвонила сама. Мы не виделись месяца четыре. Я, сказал ей, что у меня день рождения и предложил отметить. Мы сделали ряд наших фотографий, мое лицо засветило вспышкой и глаза блистали словно выстрелы, она смотрела, будто голодна, будто холодна и светится изнутри, и мы валялись трупами на фотографиях и целовались, и я убеждал ее напиться, вино, холодное сухое текло по ее улыбке и трогало за душу, это так нежно и мило, легкость, невесомость понимания, я смазал ее помаду по лицу и коснулся носом ее носа, паника - ее глаза смотрели настойчиво, я чувствовал себя нерешительным ребенком, вспышка, еще раз вспышка, обнажилась грудь, слегка, просто так, зернистый бокал отразил блеск, мне холодно, мы очаровательны.
После мы целыми днями сидели за большим, плохо отесанным, но покрытым лаком кухонным столом. Пили домашний бездрожжевой квас из деревянных пивных кружек. Он желтый и мутный, и отдает бражкой. Щелкали семечки и играли в нарды. Вели беседу. Высоченный тополь царапал руками-ветками окно, вмешиваясь в разговор. В ее убранных волосах, расчесанных на прямой пробор, пижамных штанах и неуверенно сидящей кофте, тапочках и наивном взгляде глубоких черных глаз, ощущалось что-то еще совсем девичье, что-то детское, простое, озорное.
Мама все старалась состряпать, что-нибудь для нас. Пирожки с капустой да семужьи кулебяки, борщ и жаркое, перловку и гречу. Все из печи. И все оправдывалась, что вертится вокруг. -Все, я больше вас не тревожу, - говорила она, каждый раз уходя.
Не знаю кто, может отец, привил мне еще с детства правило любить родных мне женщин нежной и крепкой любовью и всегда напоминать им об этой любви. Он всегда обнимал мою мать по утрам, когда уходил и по вечерам, кода приходил. Целовал ее в щеку и прижимал к груди. Благодарил за завтрак и ужин, - а тарелки, - говорил он, - помоет сын. Может быть именно такое обращение и стало причиной, того что мама сохранила свою молодость и чистый ум до самого глубокого возраста, и моя и его мама.
Я не сводил со своей будущей жены глаз, а она все напоминала мне, что наступила очередь моего хода. Я, все равно выигрывал чаще, но это только радовало ее.
Солнце низко висело над горизонтом, золотя стены внутренних помещений дома, наши, испещренные морщинами лица, отражаясь от семейного фотопортрета сына в матроске, широкоплечего, скуластого, обнимающего свою жену, держащую на руках нашего внука. Рядом с фотографией в вазе стоит букет желтых астр. Комод покрыт вязаной скатертью - работа моей жены. Мы сидим с ней в креслах, на носах очки, на мне зеленый кардиган, поверх белой футболки, на жене оранжевый и синяя кофта, на мне синие брюки и тапочки, она в юбке с узором "огурцы" и тоже в тапках. Волосы у обоих уже давно тронуты сединой. Мы по очереди читаем друг другу "Человеческую комедию", делаем пометки и обсуждаем какие-то моменты. Время для нас как в тумане. Все остановилось. Сейчас я вспоминаю, что это раннее утро и все покрывается дымкой, эти картины из моей памяти бледнеют и исчезают.
На часах уже за полночь. Маятник ритмично покачивается за гирями в виде шишек, нагоняет сон. Я вытираю слезу, сорвавшуюся с века носовым платком в коричневую клетку. В ногах проснулся шотландский волкодав, он поднял на меня свои глаза, он все знает и понимает, и смотрит, но не говорит. Опираясь на трость, встаю, мне не так уж и трудно встать и без нее, но я еще в детстве знал, что в возрасте я обязательно буду ходить с тростью, так как считал, что это признак мудрости, как и очки. Нужно умыться.
Вода, я набираю ее в сухие, морщинистые ладони. Она течет по жесткой щетине, падает каплями в металлическую раковину, дробится на брызги, что затем соединяются в поток и утекают прочь.- Если время разделить на бесконечно малые отрезки, то будет казаться, что все стоит на месте и течение времени иллюзорно, - подумалось вдруг мне.
Я увлек сына игрушками и взялся за установку раскладного стола, после накрыл его скатертью, принес закуски и салаты. Достал из серванта белый фарфоровый сервиз, оформленный древнерусскими пейзажами. Расставил стулья. Жена занималась горячим.
Она сказала мне, что будет жить до ста двадцати лет. Я ответил, что буду там, ждать ее. Мы посмеялись.
В доме собирались самые близкие наши друзья и родственники. Сын еще не понимал, что именно происходит, но ему все нравилось. Все улыбались ему, дарили подарки - игрушки, одежду, книжки, калейдоскоп. Мы приготовили кукольное представление, над которым он так заливисто смеялся и все тянул руки, хотел вмешаться в процесс, и конечно мы ему не мешали и импровизировали, как могли.
Сколько лет я знаком с ними? Сколько себя помню. Помню их на всех своих днях рождения, а их я помню лет с пяти - шести. И все они проходили в этой комнате. Менялась обстановка. Лет в девять я начал праздновать день рождения в два дня. Первый день с друзьями, второй с родственниками. Может это, потому что и тех и других было так много, что дом их не вмещал. Помню как под этот стол, за которым мы сейчас сидим, я ходил пешком и прятался там во время традиционной для таких праздников игры в прядки.
Мы беседовали, слегка подвыпившие - какие-то жизненные истории - вы же знаете, что в таких компаниях всегда найдется, о чем поговорить, и такие разговоры могут продолжаться и продолжаться и уходить далеко за полночь, и только жена сможет сказать стоп и отправить всех по домам; а гости все прибывали и я вставал и приносил новые стулья. А истории все продолжались, и я смотрел на нее, и так она мне нравилась, и хотелось быть рядом, еще ближе. Она уловила мой взгляд и немного смутилась, и тоже стала смотреть на меня, и кто-то даже в шутку сделал нам замечание. И в каждую свою историю мы рассказывали, как нашу, передавая постоянно друг другу слово.
Наконец она тихо попросила меня завершать праздник. Я обнял ее. Поблагодарил всех за прекрасный, чудесный вечер. С каждым долго и очень тепло прощался. А она стояла чуть за мной, как будто пряталась, но всем улыбалась и говорила добрые слова.
Пелена спрятала это воспоминание от моего разума и утащила в детство. Там где я мог видеть своих родителей, они склонились надомной лежащим в кресле, а я отказываюсь высасывать молоко из бутылочки с соской. На стене за моей головой висит ковер, что так свойственно тому времени. Я вижу все это со стороны, как наблюдатель, как и большинство своих воспоминаний. Я болею. Мама в кипятке развела валидол и села рядом со мной, чтобы мне было не скучно. Мы укрылись полотенцем и дышим парами. Тут все вроде, так как я всегда любил, все выглядит как убежище, как мое тайное жилище - шалаш. Но мне что-то не нравится, я начинаю капризничать. И вот я уже громко кричу сквозь слезы и сопли, а родители смазывают все мое тело чем-то противоожоговым. А ведь стоило потерпеть всего пару минут и я не опрокинул бы на себя кастрюлю, и не остался бы тогда шрам.
Такое нетерпение преследовало меня и много лет спустя, когда я не мог насмотреться на нее, когда, только попрощавшись, сразу бежал за ней. Мне все казалось, что она этого очень ждала от меня.
Я старше, около восьми. Из того что я нашел на улице и дома, я собираю себе рабочее место в углу комнаты. Это, что-то вроде каморки, хотя каморка это нечто другое, но слово так и напрашивается. Я отгородил угол досками и поставил дверцу. Внутри смастерил себе угловой стол с полками над ним. Поставил табурет. К полке крепилась лампа. И все было заставлено инструментами, которые я обнаружил на антресолях и смысла во многих из них я еще не понимал, но они были такими завораживающими. Стамески, рубанок, пила, напильник, ручная дрель, киянка, лобзик... Кажется, я могу перечислять эти названия еще долго. Позже я сделал себе резак, заточив полоску металла и закрепив ее в рукоятке из двух кусочков дерева. Мне кажется, что я делал это все для уединения. Любовь к укромным местам переросла в мастерскую.
Через двадцать лет мы с женой по вечерам, бывало, мастерили мебель, а если мне требовалось побыть одному, я выходил на веранду-кузницу, где мысли уносились далеко в туманы окружающих лесов, пока руки работали, создавая.
Какой-то тяжестью налилось мое сердце, будто грусть затронула меня, но я не могу сказать, что у меня есть для этого повод. Моя жизнь не была наполнена приключениями и великими свершениями, но в ней было много места для тихого счастья, радости. И я не помню, чтобы жалел хоть о чем-то. Может, разве что, я хотел уйти вместе с ней. Но судьба распорядилась иначе и вот я смотрю на воду, убегающую в сток. Мое сознание творит со мной странные вещи, погружая меня в дымку воспоминаний, по которым я двигаюсь, как по опустевшему дому, чьим стенам уже не сдержать меняющейся погоды. Она проникает, пронизывает его помещения, заполняет утренним туманом и росой. Прорастает травой и мхом, разрушая убранство, создает единение с природой.
Веко не сдержало слезы, но я улыбнулся. Затем улыбнулся еще сильней, подумав о том, что старики улыбаются всегда очень трогательно, жаль, что никто меня не видит сейчас. Я даже усмехнулся.
Источник: vk.com
|
|
